Неточные совпадения
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: «А каково вам,
господа, покажется вот это произведенье
природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья
природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
— Какой сияющий день послал нам
господь и как гармонирует
природа с веселием граждан, оживленных духом свободы…
— В бога, требующего теодицеи, — не могу верить. Предпочитаю веровать в
природу, коя оправдания себе не требует, как доказано
господином Дарвином. А
господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие зла совершенно совместимо с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, —
господин Лейбниц — не более как чудачок немецкий. И прав не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель
природой мирного уголка. Эти
господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам.
Ему весело, легко. В
природе так ясно. Люди всё добрые, все наслаждаются; у всех счастье на лице. Только Захар мрачен, все стороной смотрит на
барина; зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота… лучше кота: коты ласковы, мурлычат».
А то, что называют волей — эту мнимую силу, так она вовсе не в распоряжении
господина, „царя
природы“, а подлежит каким-то посторонним законам и действует по ним, не спрашивая его согласия.
Будучи высокочестным от
природы своей молодым человеком и войдя тем в доверенность своего
барина, отличившего в нем эту честность, когда тот возвратил ему потерянные им деньги, несчастный Смердяков, надо думать, страшно мучился раскаянием в измене своему
барину, которого любил как своего благодетеля.
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички,
природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
Положительно можно признать,
господа присяжные, — воскликнул Ипполит Кириллович, — что поруганная
природа и преступное сердце — сами за себя мстители полнее всякого земного правосудия!
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от
природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, — читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся
господин не застрелился».
Давешний
господин с кулаками после приема в компанию «просителя» счел себя даже обиженным и, будучи молчалив от
природы, только рычал иногда, как медведь, и с глубоким презреньем смотрел на заискивания и заигрывания с ним «просителя», оказавшегося человеком светским и политичным.
— Ну, по крайней мере я пока понимал это так и искал чести принадлежать только к такому союзу, где бы избытки средств, данных мне
природою и случайностями воспитания, могли быть разделены со всеми по праву, которое я признаю за обществом, но о таком союзе, каким он выходит, судя по последним словам
господина Белоярцева, я такого же мнения, как и
господин Кусицын.
— Вы рады, а я в восторге-с. Я всегда и везде говорил, что вы скромны. Вы по
природе переводчицы — я это знаю. Поэтому я всех, всегда и везде убеждал:"
Господа! дадимте им книжку — пусть смотрят в нее!"Не правда ли, mesdames?
Так вот и у мужика с
барином разные
природы.
«Как это мило и как это странно придумано
господом богом, — размышлял часто во время переклички мечтательный юнкер Александров, — что ни у одного человека в мире нет тембра голоса, похожего на другой. Неужели и все на свете так же разнообразно и бесконечно неповторимо? Отчего
природа не хочет знать ни прямых линий, ни геометрических фигур, ни абсолютно схожих экземпляров? Что это? Бесконечность ли творчества или урок человечеству?»
Но все-таки с тех пор прошло много лет, и нервозная, измученная и раздвоившаяся
природа людей нашего времени даже и вовсе не допускает теперь потребности тех непосредственных и цельных ощущений, которых так искали тогда иные, беспокойные в своей деятельности,
господа доброго старого времени.
Сомнения нет, что эти легендарные
господа способны были ощущать, и даже, может быть, в сильной степени, чувство страха, — иначе были бы гораздо спокойнее и ощущение опасности не обратили бы в потребность своей
природы.
20-го июля. Отлично поправился, проехавшись по благочинию. Так свежо и хорошо в
природе, на людях и мир и довольство замечается. В Благодухове крестьяне на свой счет поправили и расписали храм, но опять и здесь, при таком спокойном деле, явилось нечто в игривом духе. Изобразили в притворе на стене почтенных лет старца, опочивающего на ложе, а внизу уместили подпись: „В седьмым день
Господь почил от всех дел своих“. Дал отцу Якову за сие замечание и картину велел замалевать.
— Если бы у меня были часы, — повторял он с особою убедительностью, — я показал бы ей, что нельзя ставить самовар целый час. Вот проклятая баба навязалась… Сколько она испортила крови моего сердца и сока моих нервов! Недаром сказано, что
господь создал женщину в минуту гнева… А Федосья — позор натуры и ужас всей
природы.
Знайте,
господа, что премудрая
природа тратит свои творческие силы на создание целой нации только для того, чтобы из нее вылепить два или три десятка избранников.
— Я говорю об этих бельмистых сычах, — продолжал Заиончек, подкинув в камин лопатку глянцевитого угля. — Мне, я говорю, очень они нравятся с своими знаниями. Вот именно, вот эти самые
господа, которые про все-то знают, которым законы
природы очень известны.
Выдающимися чертами нрава Якова были чрезвычайная скромность и искренность: он от
природы был гораздо менее
барин, чем джентльмен.
— Ага,
господин Дольчини! — вскричал с громким хохотом Шамбюр, — так есть же что-нибудь в
природе, чего вы боитесь?
«…Существование, которое, с точки зрения животной экономии, должно быть признано идеальным. Ибо получать от
природы возможно более при возможно меньшей затрате энергии, — не в этом ли состоит основной принцип приспособления… А приспособление,
господа, — закон жизни…»
Пока ходили около экипажей и усаживались, Кербалай стоял у дороги и, взявшись обеими руками за живот, низко кланялся и показывал зубы; он думал, что
господа приехали наслаждаться
природой и пить чай, и не понимал, почему это они садятся в экипажи. При общем безмолвии поезд тронулся, и около духана остался один только дьякон.
Они упали друг другу в объятия; они плакали от радости и от горя; и волчица прыгает и воет и мотает пушистым хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть животное, которое ничем не хуже волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы… а эти
господа знают
природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние и вечерние молитвы; — сравнение чрезвычайно справедливое!..
Все, по-видимому, и даже
природа сама, вооружилось против
господина Голядкина; но он еще был на ногах и не побежден; он это чувствовал, что не побежден.
Уцепившись за крыло дрожек всеми данными ему
природою средствами, герой наш несся некоторое время по улице, карабкаясь на экипаж, отстаиваемый из всех сил
господином Голядкиным-младшим.
— Нет, вы уж, пожалуйста, ничего не надейтесь, — уклончиво отвечал бесчувственный неприятель
господина Голядкина, стоя одною ногою на одной ступеньке дрожек, а другою изо всех сил порываясь попасть на другую сторону экипажа, тщетно махая ею по воздуху, стараясь сохранить экилибр и вместе с тем стараясь всеми силами отцепить шинель свою от
господина Голядкина-старшего, за которую тот, с своей стороны, уцепился всеми данными ему
природою средствами.
И я тем более убежден в этом, так сказать, подозрении, что если, например, взять антитез нормального человека, то есть человека усиленно сознающего, вышедшего, конечно, не из лона
природы, а из реторты (это уже почти мистицизм,
господа, но я подозреваю и это), то этот ретортный человек до того иногда пасует перед своим антитезом, что сам себя, со всем своим усиленным сознанием, добросовестно считает за мышь, а не за человека.
— Finita la commedia, [Представление окончено (итал.).] братику… Неженивыйся печется о
господе, а женивыйся печется о жене своей. Да, братику, шел, шел, а потом как в яму оступился. Хотел тебе написать, да, думаю, к чему добрых людей расстраивать… Испиваю теперь чашу даже до дна и обтачиваю терпение, но не жалуюсь, ибо всяк человек есть цифра в арифметике
природы, которая распоряжается с ними по-своему.
Ведь ни одного
господина нельзя уверить, что над ним смеются не потому, чтоб уж в самом деле «ничего во всей
природе благословить не хотели», а просто потому, что его-то благословлять не за что, он-то смешон с своими заносчивыми возгласами о равных ничтожностях.
— Silentium [Молчание. (Ред.).]. Начинаю. Перед нами,
господа, на лоне
природы в самой непринужденной и натуральной позе лежит редкий экземпляр… Homo primitivus [Примитивный человек. (Ред.).], непосредственная натура, сын народа… Прошу не перебивать!.. Дальнейшие определения — вид, подвид и индивидуальность — будут введены мною своевременно. Итак, общий родовой признак стоит вне сомнений: сын народа…
А театры, балы, маскарады?
Впрочем, здесь и конец,
господа,
Мы бы там побывать с вами рады,
Но нас цензор не пустит туда.
До того, что творится в
природе,
Дела нашему цензору нет.
«Вы взялися писать о погоде,
Воспевайте же данный предмет...
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Но как вы объясняете себе это явление? Всякому мыслящему человеку должно быть известно, что влечение к миловидности есть только низшее проявление человеческой
природы. Как может такая личность, как этот
господин, не видеть всю гнусность этого увлечения, всю высоту своего падения! Как не понимать, что, раз вступив в эту среду и подчинившись всем этим суеверным и мертвящим условиям, возврата нет. А он понимает свободу женщины. Я имею данные…
В обращении его с «братьями» слышен был тон
господина, а «братья», не исключая и старика Рубановского, относились к нему почтительно, как будто к существу высшей
природы.
Удалившись несколько от города, юноша остановился, долго слушал исчезающий, раздробленный голос города и величественный, единый голос моря [Le Seigneur Mele eternellement dans un fatal hymen Le chant de la nature au cri du genre humain. V. Hugo. (
Господь вечно сливает в роковом супружестве песнь
природы с криком рода человеческого. В. Гюго франц.)]… Потом, как будто укрепленный этой симфониею, остановил свой влажный взор на едва виднеющейся Александрии.
— Чем более вы от
природы имеете способностей и дарований, — сказал он Алеше, — тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того дан вам ум, чтоб вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сегодня вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали.
Господа! — продолжал учитель, обратясь к пансионерам. — Запрещаю вам говорить с Алешею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то велите подать розги.
Природа всех людей решительно выпускает на божий свет слабыми и беспомощными: никого она не калит и не мягчит нарочно, в том соображении, что вот этот
господин должен будет бороться, а тот — нет, так, в видах предусмотрительности, надобно дать им такие-то и такие-то свойства.
Как видите, и этот
господин, подобно Лузгину не прочь бы свалить свою пустоту на
природу, на врожденность.
Начать с того, что такой
господин ни в каком случае не может быть совершенно умным; не может он также иметь тех добрых качеств душевных качеств, которые извиняют недостаток умственных способностей; это ясно: чтобы постоянно сохранять веселость, нужно, прежде всего, быть довольным собою и своим положением (что показывает уже некоторую ограниченность
природы); но что всего важнее, необходимо чувствовать глубокое равнодушие к положению ближних: все весельчаки страшные эгоисты; это факт.
У древних сила эта называлась: всемирный разум,
природа, жизнь, вечность; у христиан эта сила называется — дух, отец,
господь, разум, истина.
Поднялся какой-то высокий
господин с широкими волосистыми ноздрями, горбатым носом и от
природы прищуренными глазами. Он погладил себя по голове и провозгласил...
Сорвать со стены бубен, выбежать на середину комнаты и встать в позу было делом одной минуты. Душа моя кипела и волновалась одним страстным желанием, одной безумной жаждой доказать всем им, этим напыщенным, скучным
господам, что Нина бек-Израэл, дикое, некультурное, по их мнению, дитя
природы, может быть на высоте своего призвания. О-о!
Однако
природе этого отношения присуща и власть, и уже одна распространенность таких наименований Божиих, как-то:
Господь, Эль, Адонаи, Саваоф, Κύριος и др. свидетельствует, что это всегда сознавалось народами.
Не значит ли это, что в зачатии и рождестве Богородицы действовала, хотя и вспомоществуемая, но не вытесняемая благодатию
природа, и она способна была возвыситься в Богородице до той чистоты и святости, которую неизменно славит Церковь словами Архангела: «радуйся, Благодатная,
Господь с тобою, благословенна ты между женами» (Лк. 1:28).
Господь Иисус стал воистину человеком, восприял всю полноту человеческой
природы, а потому и искупил ее Своею Кровию.
В той узкой области переживаний, которую захватывал первоначальный дифирамб хора сатиров, настроение глубокой пассивности было вполне естественным. Что такое, по Ницше, были эти сатиры? Гении
природы, приведенные в восторг близостью бога, разделяющие его страдания товарищи, в которых отражаются муки божества. «Хор, — говорит Ницше, — созерцает в видении
господина и учителя Диониса, он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участия в действии».
От этого в народе ходила молва, что «„черный
барин“ что-то знает», — и он действительно нечто знал: он знал агрономию, химию, механику, знал силы
природы в многоразличных их проявлениях, наблюдал их и даже умел немножко прозревать их тайны.
— Да, вот мы и на рейде, — говорит Павел Иваныч, насмешливо улыбаясь. — Еще какой-нибудь один месяц, и мы в России. Нда-с, многоуважаемые
господа солдафоны. Приеду в Одессу, а оттуда прямо в Харьков. В Харькове у меня литератор приятель. Приду к нему и скажу: ну, брат, оставь на время свои гнусные сюжеты насчет бабьих амуров и красот
природы и обличай двуногую мразь… Вот тебе темы…